Хроника Сейтлерского подполья, написанная собственноручно его руководителем Иваном Дьяченко

 

Уважаемые читатели! Мы публикуем уникальный документ, найденный сотрудниками редакции газеты «Нижнегорье» в Государственном архиве Республики Крым. Это подробный отчёт, а по-существу, хроника Сейтлерского подполья, написанная кавалером Ордена «Красного Знамени», руководителем подпольного райкома ВКП (б) в годы Великой Отечественной войны — Иваном Сергеевичем ДЬЯЧЕНКО (подпольное имя — «Владимир»). 72 года этот бесценный для нижнегорцев документ пролежал на полках архива, никем не прочитанный. А между тем, в посёлке есть улица имени Ивана Дьяченко, на поселковом кладбище стоит над его могилой обелиск со звёздочкой. Одно время было такое впечатление, что Дьяченко унёс в могилу непростую историю Сейтлерского подполья, имена патриотов нашего района, не пожелавших покориться врагу, многие из которых погибли.

Но, к счастью, это оказалось не так: сегодня мы имеем возможность получить полную информацию о Сейтлерском подполье, пусть и через столько лет. Учитывая, что этот отчёт был написан партизаном, подпольщиком и коммунистом ещё в 1944 году, когда были живы многие свидетели тех трагических лет, а перед тем, как попасть в архив, в обязательном порядке был направлен в Крымский обком партии для проверки (а иначе и быть не могло!), мы считаем изложенные в нём факты предельно правдивыми, а имена и фамилии героев и предателей — подлинными. Поэтому публикуем этот документ, практически, без сокращений.

 

О своей работе и людях, помогавших мне в работе, за время 12 с половиной месяцев партизанской подпольной жизни в глубоком тылу врага в годы Великой Отечественной войны.

 

1. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОККУПИРОВАННЫЙ РАЙОН

22 мая 1942 года, меня, находящегося в Зуйско-Сейтлерском партизанском отряде, заместитель командующего Центрального штаба партизанского движения по Крыму т. Генов Иван Гаврилович вызвал и сделал предложение: пробраться в глубокий тыл врага в Сейтлерский район, устроиться нелегально и развернуть там подпольную работу. Он сказал мне, что это нужно для общего дела, для Родины, что это ускорит победу над врагом. Он мне привёл в пример разведчиков Ичкинского отряда, которые сходили в Ичкинский (ныне Советский – ред.) район и принесли очень ценные сведения, а также разведчиков Биюкского отряда, которые сходили в Биюкский район (ныне п. Октябрьское – ред.) и вернулись благополучно с ценными разведданными.

Я решил хорошо обдумать это предложение. Меня смущало то, что эта работа для меня новая, незнакомая. Во-вторых, в районе у меня осталась мама, сестра и много родственников. Я ничуть не сомневался, что они мне крепко помогут, но я не знал, живы они или нет. И в-третьих, я родился и вырос в этом районе, много лет работал здесь на руководящей должности, почти всех знаю в районе. Но и меня знают все. Не только взрослые, но и дети. Это было плохо для моей работы, ведь каждый ребёнок не нарочно и невинно мог выдать меня. Не только мне тогда погибнуть, но и всем моим родственникам, которые остались живы.

Через два дня я дал согласие т. Генову И. Г., но с условием, что мне дадут помощника, кого я выберу. Иван Гаврилович согласился с моим условием и дал мне в товарищи в качестве связного Ханина Николая Андреевича (агронома совхоза «Чотты», ныне с. Жемчужина – ред.). И это несмотря на то, что он был прикреплён к Центральному штабу как смелый, опытный разведчик, проводник, вообще, очень дисциплинированный и преданный товарищ.

И вот 27 мая я и Ханин Николай вышли из леса и направились к месту назначения. Шли мы ночью, а днём скрывались в степи в кураях, или в кустах, или в садах и т.п. На место в деревню Бурнаш мы пришли 1 июня на рассвете, зашли к моей сестре Марии и зятю — Акопу Бедросовичу Лусикяну, по национальности армянину. Он не служил в Красной армии, поскольку считался турецким подданным, хотя он вырос в Крыму: его в 7 лет привезли сюда во время турецко-армянской резни в 1897 году (геноцид армян в Османской империи – ред.). Он был репрессирован органами НКВД, 11 месяцев просидел в тюрьме, после снятия Ежова был освобождён и реабилитирован. Я знал, что, несмотря на это, он — честный и преданный Советской власти человек. И я надеялся, что он мне поможет в работе.

Акоп и Мария приняли нас с большой радостью и испугом, испугом за нас и за свою семью, ведь у них было четверо детей от 3 до 15 лет. И все знают меня в лицо как дядю Ваню. Поэтому нам нужно было, пока дети не проснулись, куда-то скрыться, а у них одна комната и дом без чердака. В это время наши войска сдали Керчь, и я сказал, что мы бежали из лагеря военнопленных. Но Акоп поверил с трудом, поскольку наша одежда была не похожа на одежду военнопленных. На первых порах решили дня на три остаться здесь и скрыться в сарайчике, чтобы мы отдохнули, подкрепились, помылись и постирали наше бельё. Но договорились, что о нашем приходе должны знать Акоп, Мария и 15-летний сын Серёжа, хороший мальчик. Он должен был нас охранять, чтобы другие дети не заглянули в сарайчик. А уже Мария должна пойти в Бешарань (ныне с. Семенное – ред.) и сообщить о моём приходе матери, Екатерине Антоновне, моему старшему брату Тимофею, меньшей сестрёнке Наде Кирьяновой и больше никому. Все они считали меня погибшим.

При встрече они догадались, что я кем-то прислан и стали требовать, чтобы я рассказал им правду. Акоп, Серёжа и Надя с радостью узнали, что я пришёл из леса, и что можно им доверять, что будут помогать. Я их за это расцеловал.

За эти три дня отдыха я через них ознакомился с обстановкой, много узнал о разных людях, их поведении и настроениях. А главное — о дислокации войск. На третий день я написал короткие сведения для Генова, снабдил Николая продуктами, договорился с Акопом, что где бы я ни был — он опять примет у себя Николая, договорились об условных знаках, когда он придёт, и Николай ушёл. Я дал задание Акопу узнать, найти такого человека, чтобы я мог на него положиться, устроиться у него на квартире, чтобы он мог снабжать продуктами питания меня и связных, за продукты ему будет заплачено (советскими деньгами или немецкими марками — ред.). Здесь оставаться я считал невозможным, потому что дети Акопа и дети его сестры, жившие под одной крышей, начали подозревать, почему сарайчик всё время на замке и почему Серёжа всё время прогоняет под разными предлогами от него.

Я решил на время перейти в хлебную яму, там было сыро и душно. Когда стемнеет и дети уснут, ко мне приходил Акоп или Серёжа, стучали мне, я выходил, ужинал и почти до утра находился на свежем воздухе. Через два-три дня Акоп, очевидно, посоветовавшись со всеми, заявил, что никуда меня не отпустит, так как не доверяет мою жизнь чужим людям. Ведь всё равно, если я засыплюсь, гестапо не поверит, что я будучи в своём районе, не встречался с родственниками. А для того, чтобы мне было, где скрываться, сложил скирду возле курятника, а внутри скирды из кирпичей сделал тайник, оставил пустоту, чтобы можно было там сидеть и лежать.

Кроме того он мне предложил, чтобы мы были предупреждены в случае внезапного обыска или облавы, лично познакомиться со старостой — Эрияном Арамом Томасовичем, которому он доверял и надеялся, что тот не подведёт, и наоборот, очень мне поможет. До войны мы друг друга хорошо знали и были в хороших отношениях. Он был директором школы, председателем ревизионной комиссии колхоза им. Сталина, хорошим активистом и общественником. Население избрало его старостой. Когда мы встретились, он очень обрадовался, высказал неудовольствие на немецкое иго, надежду и уверенность на победу Красной армии, предложил свои услуги и помощь, чем может. Он дал слово, что будет выполнять все мои задания. На первый раз я ему дал следующие задания:

а) снабжать меня и моих связных продуктами;

б) в случае обысков предупреждать заранее, поскольку в то время немцы часто искали пшеницу, табак и сбежавших из лагеря военнопленных;

в) узнавать в комендатуре, какие меры хотят проводить немецкие власти в ближайшее время и заранее сообщать мне.

Арам Томасович с большим удовольствием принял на себя эти обязанности и выполнял их.

Так я приступил к работе, не имея ни литературы, ни опыта, действуя по своему усмотрению. Я мог на первых порах связаться с оставленными якобы по заданию людьми, но часть из них не оказалось на месте, а часть вели себя неопределённо, с ними было опасно связываться. Поэтому мне пришлось искать, проверять, изучать новых друзей. В это время нашим самолётом было сброшено много листовок в степи. Несмотря на запрет полиции и жандармерии о сборе этих листовок, всё же Серёжа (Луцикян) ухитрился собрать порядочное количество листовок и принёс их мне. Я эти листовки распространил в Желябовке через Серёжу, в п. Сейтлер через Донцову Дору, в Бешарани через Надю (Кирьянову). Содержание этих листовок очень быстро распространилось и на другие деревни. Наш народ был рад, и дух его немного поднялся. Когда врагами была взята Керчь, немецкими властями был объявлен добровольный набор на работу в Германию. На это время в Германию добровольно уехало из района 800 человек. Уехавших было 3 группы людей: это эвакуированные из Керчи и Феодосии рабочие и служащие, которые не работали и не имели продуктов, это некоторая глупая молодёжь из любопытства «посмотреть Германию» и с жадностью лёгкой наживы и на барахло, мол «подработаем и оденемся в заграничные костюмы». И третья группа — это немецкие прихвостни, перешедшие на сторону врага.

Но это все было до меня. При мне было опять задание немцев: завербовать из района 700 человек. Мы провели агитационную работу против поездки, в результате нашлось добровольцев только 340 человек (50 процентов). Через некоторое время опять комендатура объявила старостам задание завербовать 400 человек. Но поскольку добровольцев уже не было, то приказали, что б старосты прислали одиночек и молодёжь до 45 лет на медицинскую комиссию в райцентр. Я договорился с Арамом Томасовичем, чтобы он объявил о явке на комиссию, чтобы не было подозрений, но вместе с тем через Акопа, Серёжу, Арсена и Надю и других надёжных людей сказать, чтобы на комиссию не являлись, а уходили в степь на работу. Этот номер нам прекрасно удался, эти мероприятия быстро распространились на другие деревни. В результате из 400 человек им удалось насильно забрать в Германию только 170 человек. После этого полиция и жандармерия зашевелились, начались ночные облавы, но и это им удалось лишь в одном месте —в дер. Желябовка. На другой день о ночной облаве узнал весь район, в дальнейшем их ночные облавы не давали никаких успехов, поскольку вся молодёжь дома не ночевала.

25 июня пришёл ко мне из леса связной Ханин, принёс мне новое задание Генова И. Г., а также листовки и газеты «Известия» и «Правда», сводку Информбюро. Сколько было радости — трудно передать! Радовался не только я, но и все мои друзья, у всех поднялся дух. С какой молниеносностью пошли по рукам наши газеты и листовки! Мы видели, что Николай (Ханин) ослаб, решили его оставить на 10 дней, чтобы он подкрепился. 5 июля он ушёл в лес и обещал прийти 10 августа.

Моя мать была у старшей сестры в Ичках (ныне п. Советский), была у Бижича Петра Ивановича. Он работает зав. пекарней в Ичках и кое-что делает для партизан, даже 2 недели в пекарне на горище скрывались 2 партизана. Я Петю Бижича знаю с 1923 года, вместе с ним работали в мастерской, знаю его как хорошего, преданного товарища. Он сам по национальности серб, до оккупации работал директором местпрома при райисполкоме. Когда я уезжал в горы 30 октября 1941 года, то заехал к нему. Аня сказала мне по секрету, что он в зерносовхозе, его оставляют здесь, я понял, зачем его оставляют. Поэтому я ещё раз послал к нему мать, чтобы она по секрету рассказала ему про меня и договорилась, когда и где мы встретимся.

В воскресенье Петя приехал. Он мне подробно рассказал о своей работе. Он в это время уже имел большие (подпольные) связи по всему Ичкинскому району, у него много групп, которые работали по его заданию. Он уже связался с румынским офицером и некоторыми румынскими солдатами, у него в местной немецкой типографии работают свои люди — комсомолки. И он эту типографию уже один раз использовал, выпустил листовки. Петя с большим удовольствием согласился работать под моим руководством, выполнять все мои задания. Он взял у меня сводку Информбюро, обещал размножить в типографии и распространить. Все мои задания, он выполнял честно, энергично и добросовестно. Через некоторое время он ко мне прислал свою свояченицу, мою двоюродную сестру Дору Донцову, она мне принесла записку, оригинал отпечатанной в типографии сводки Совинформбюро. Петя мне передал, что готовит устройство радиоприёмника в дер. Аблеш, не хватает только питания.

 

2. РАСШИРЕНИЕ ПОДПОЛЬНОЙ СЕТИ

Летом 1942 года на фронтах положение резко изменилось в пользу немцев: наши сдали Севастополь, немец подошёл к Сталинграду, рвался на Баку. Народ упал духом, кулаки и немецкие прихвостни вели себя вызывающе, почувствовали себя хозяевами, стали вспоминать и сводить старые счёты, бывший актив испуганно притих. К 10 августу Николай (Ханин) не пришёл, не пришёл и к 1 сентября. Я услышал через доверенных лиц, которые побывали в Симферополе, что в лесу был сильный прочёс леса (24-27 июля 1942 г. – ред.), три дня был бой с партизанами. Было обидно и досадно. Но уверенность в нашей победе меня не покидала. Но я решил, что милости мне от врага ждать нечего и нечего надеяться на его милость. Лучше буду продолжать работать, погибну. Я честно выполню свой долг перед партией, перед Родиной, перед своими сыновьями.

Немцы объявили сбор цветных металлов для фронта — алюминия, меди. Мы провели агитацию, что немцы будут забирать алюминиевую, медную посуду, чтобы народ прятал и ничего не давал. Комендант вынужден был послать собирать металл полицаев, которые заходили в каждый дом и предварительно осматривали, у кого есть алюминиевая посуда, самовары, и это всё изымали. Но все эти меры не привели почти ни к какому результату. Их работа была сорвана.

Пришёл ко мне Арам Томасович (Эриян) и сказал, что ему дали задание изъять у населения 18 коров и 45 овец. Коров забирать в первую очередь у семей коммунистов и тех, кто не сдаёт немцам молоко. Он заявил: я ничего не буду забирать, пусть приходят и сами забирают. Я обдумал этот вопрос и дал ему совет: что нужно сдать, ведь всё равно придут и в первую очередь заберут коров у наших людей. «А ты сделай так, чтобы забрали коров у кулаков, у тех, кто ждал немцев и сейчас доволен их властью. Они не ходят на работу, не сдают молоко, чувствуя себя здесь хозяевами. Но для близиру придётся сдать коров и нашим 2-3 человекам. Арам Томасович так и сделал. Результат получился блестящий: многие прислужники немецкой власти откололись от неё и стали недовольны немцами. Кроме этого, я дал задание Арону Томасовичу сбросить кулаков с шеи бедноты и завоевать авторитет у районного начальства, т.е. у районного старосты и коменданта путём устройства на дому с выпивкой хорошего банкета, а после этого преподнести им хоть каких-то подарков. Они это любят и на эту приманку хорошо идут. Арам Томасович так и сделал, собрал банкет на дому якобы в честь дня ангела старшего сына. Они с удовольствием приехали и пьянствовали всю ночь. Арам Т. преподнёс им подарки: набор на хромовые сапоги, 5 чёрных дублёных овчин на полушубок и смушек на воротник. После этого Арам Томасович стал у них самым доверенным и авторитетным старостой. Он начал наступать на кулаков, снимать их с руководящих работ — бригадиров, учётчиков, счетоводов, и заменять их своими людьми. А. Т. собрал общее собрание общины и лишил двух кулаков пользования землей. Все жалобы кулаков старосте и коменданту не привели ни к чему.

Подходила уборочная, виды на урожай очень плохие, озимые посевы с осени почти попрели и вышли очень редкие, и со всяким сорняком. Правда, пропашные, кукуруза и подсолнечник имели вид ничего. Была установка комендатуры, что во время молотьбы староста должен ежедневно докладывать коменданту, сколько пудов намолочено зерна. Всё зерно должно ссыпаться в общинный амбар, а распоряжается зерном только комендант… Мы решили заняться разбазариванием зерна, чтобы минимум его попало немцам в руки. Скрывали фактический обмолот, давали сводку гораздо меньше намолоченного. Затем выдавали фураж на количество работающих лошадей по двум ведомостям, а затем одну уничтожали. Так нам удалось разбазарить зерна тонн 30-40. Кроме того договорились с комендантом, что посевы кукурузы и подсолнечника разделить на каждый двор по пайкам, якобы для скорейшей и лучшей обработки. А урожай чтобы каждый снял и забрал к себе в амбар. Этим мы добились, что урожай не попадёт целиком в руки немцам. Вся наша работа была уже заметна, и не случайно осенью 1942 года на собрании старост комендант заявил, что в нашем районе работают партизаны и советские агитаторы. И не случайно Сейтлерский район был у немцев на особом положении, потому что получить в сейтлерской комендатуре пропуск в другой район или город было почти что невозможно, в то время как в Колайском (п. Азовское) или Ичкинском (Советском) районах пропуск получить можно было куда угодно.

Материалы для работы я брал с ихней газеты «Голос Крыма», которую регулярно мне приносил Арам Томасович. Всю их брехню и подлую агитацию в газете я переделывал по-своему и проводил работу, показывая истину.

В августе 1942 года пришла ко мне мать и рассказала, что пришла Вера Клюге и Катя Гопаева в деревню (из леса – ред.) Что она ходила к ним и спрашивала, не видели ли они где-либо меня (это для того, чтобы показать вид людям и им, что меня здесь нет). Они ей ответили, что нигде меня не видели. К ним в тот же день пришли полицейский И. и староста Ш. и потребовали документы. Поскольку никаких документов у них не было, они заявили, что пришли из Севастополя, их дом разбомбили и всё сгорело. Их на другой день отправили в жандармерию, там их 4 дня допрашивали, ничего не добились, и за то, что были без документов, дали им по одному месяцу принудительных работ и отправили в лагерь совхоза «Тамак» (с. Изобильное) для отработки. До их прихода, когда мать была у меня, она рассказала, что муж Веры Клюге добровольно уехал на работу в Германию. Я тогда матери сказал, что Вера и Катя у нас в лесу в партизанах. И сейчас, когда они пришли, меня очень заинтересовало: они пришли по заданию или удрали? Я матери сказал, что Кате я не доверяю, но с Верой не мешало бы позже встретиться, и узнать всё за наших и за прочёс леса.

Прошёл месяц, Вера отработала месяц принудительных работ, получила справку от начальника лагеря (старшего полицейского Д., родом из деревни Челеблер, бывший коммунист, окончил КомВуз и одно время работал инструктором в райкоме ВКП (б)). Вера пришла к матери и стала добиваться, чтобы мать сказала, где я нахожусь. Мать категорически отказывалась, говоря, что ничего не слышала и не знает со дня эвакуации, и даже поплакала. Вера у ней жила два дня, и на другой день Вера рассказала матери правду, что она пришла из лесу, в лесу была со мной в одном отряде, что она знает, что меня сюда послали. И что у меня был Николай (Ханин), и я жив-здоров и где-то скрываюсь, а ей нужно обязательно со мной связаться, так как скоро ко мне придёт Николай, и она должна с Николаем опять уйти в лес. Мать убедилась, что она сказала правду и решила показать, где я. Вера пришла перед вечером, попросилась переночевать, чтобы соседи не догадались. Итак, я с ней встретился, и это было примерно с 15 по 20 сентября 1942 года. Она мне рассказала, что её и Катю послал Фельдман по линии НКВД, изложила свои задачи. Катя должна остаться здесь работать, а она через месяц должна вернуться в лес. Рассказала, что уже в Тамаке начала работать, наладила связь с военнопленными, с рабочими совхоза и связалась с Емельяновкой, организовала группы. Но система организации групп и её работа мне не понравилась, поскольку в её группе было 28 человек, всех она знала, со всеми встречалась. Все знали её, чем она занимается, и кто она такая. При такой системе лёгкий провал может получиться. Я ей сделал замечание, но она на меня обиделась и сказала, что на работает самостоятельно и будет работать, как может. (Возможно, этот просчёт и привёел к трагедии. – ред.). Я её попросил, если она будет проводить какую-либо диверсию или террористический акт, то об этом сообщит мне. Она дала мне честное слово, что это сделает… 5 октября она сама ко мне не пришла, а прислала мою сестрёнку Надю, которая пересказала, что Вера взяла из лагеря 4 человека военнопленных и в ночь с 6 на 7 октября будет идти в лес, зайдет ко мне. Если я с ними буду уходить, чтобы приготовился, а если останусь, то приготовил разведывательные материалы.

Я приготовил материалы и приготовился сам, ждал в ночь на 6-е, потом на 7-е, но никого не было. И вот 8-го днём пришла сама Вера и говорит, что шли ночью через бурнашский (уваровский) огород, напоролись на двух сторожей, те хотели их поймать, и даже одного поймали. А она и трое красноармейцев убежали, но побросали вещмешки с продуктами, а она потеряла туфли. Что ей делать? Ребят она замаскировала в степи в бурьянах, они ждут её с результатами. Я попросил Акопа и Марусю, Степана и его жену Эзварту, чтобы сварили еды на 4 человека и для Веры, чтобы Акоп достал постолы. Вера пришла с ребятами, они здесь поужинали, снабдились продуктами и табаком на дорогу. Я познакомился с ребятами и убедился, что ребята надёжные. Я им дал две гранаты и свой пистолет «ТТ» с условием, что они его мне возвратят.

Когда они ушли, я заболел, лежал в своём убежище с высокой температурой, весь горел. Когда я выходил вечером из своего убежища, то в глазах было темно, я ничего не видел. Кроме того я переживал, что Вера ушла крепко недовольна, за то, что я не пошёл с ней. Она даже меня упрекнула: «Конечно, сидеть на месте легче, чем ходить». Поэтому у меня вкралось сомнение, что она может не вручить моё письмо по назначению, а на меня наговорить по злобе всякие глупости, а сама улететь на Большую землю. А наше начальство ко мне может не прислать связного. Я решил подождать месяц, и если не будет связного, взять из военнопленных надёжного товарища и идти самому устанавливать связь. 8 ноября 1942 года я сидел с Серёжей на кухне, гадали, придёт ли кто из лесу или нет. Вдруг тихонько кто-то постучал в дверь и тихонько позвал Серёжу. Я сразу узнал голос Веры, зашла она и Аметов Алексей Алексеевич. Я от радости чуть не заплакал, так как Вера сдержала своё слово. Алексей принёс мне радостную весть, что меня представили к правительственной награде, а также передал привет мне и всем моим друзьям от Генова Ивана Гавриловича. Принёс письмо от Мустафаева и Ямпольского, сводку Совинформбюро и немного листовок. Я получил одобрение и благодарность за свою работу и получил новое задание. В письме Пётр Романович писал, чтоб я в комендатуре или у моих друзей достал пропуск, чтобы Аметов смог съездить в Керчь. Кроме того, надо было через своих людей найти подходящие квартиры в Феодосии и Джанкое, чтобы туда можно было послать своих людей на работу. А также сейчас послать Веру в Тамак, чтобы узнать положение с военнопленными из совхоза, а результат передать с т. Аметовым. А также предупредил, что если будут проводить диверсии, то сам лично в них ни в коем случае не участвовал. В свою очередь Вера рассказала, что опять прислана ко мне на самостоятельную работу (по линии НКВД — ред.), что она имеет задание проводить террористические акты, что скоро специально для неё связные принесут спецгруз, придут 4 человека на мой адрес. В этом спецгрузе будут взрывчатые вещества, одежда и литература, а также много денег и даже золото. За деньги и за золото ей дали задание нанять или даже купить где-нибудь на окраине удобный домик, открыть там швейную мастерскую и принимать там нужных ей людей и связных под видом заказчиков. Кроме того показала список ранее посланных из леса на работу с указанием их фамилий и кличек по Сейтлерскому, Колайскому (п. Азовское), Биюк-Онларскому (п. Октябрьское) и Ичкинскому (Советскому) районам, которые якобы ушли на задание, но о них ничего не известно, а ей поручили их разыскать, узнать, где они устроились и что делают.

На другой день я Веру послал в Тамак, а на вечер пригласил Арона Томасовича по вопросу, чтобы достать пропуск в Керчь. Вера пошла в Тамак (Изобильное) к учительнице Харьковой, там встретилась с Катей (Гопаевой), Катя знала, что Вера ушла в лес и уже возвратилась обратно. Когда мы Вере предложили поехать в Керчь — она с удовольствием согласилась, я написал ей справку под видом старосты, написал Пете (Бижичу) записку, чтобы он обязательно устроил ей поездку. И Вера пошла в Ички, в тот же день Петя посадил её на поезд. Проводнику сказали, что эта женщина едет в Керчь за рыбой. Через 5 дней Вера приехала из Керчи с хорошим результатом: узнала расположение вражеских аэродромов, побывала у Алексеевой (Аметова) свояченицы.

Через два дня после приезда Кати Алексей вечером собрался уходить в лес, это было 16 ноября 1942 года. Вдруг днём к Акопу приходит Катя (Гопаева). Её приходом все были поражены, это как снег на голову. Поскольку Вера через 5 дней не возвратилась в Тамак, она пришла узнать, в чём дело. О том, что Вера будет у Акопа, она, очевидно, сказала Кате, хотя и отказывалась, что ничего никому не говорила. Акоп крепко обиделся и заявил, что если его дом вместо конспиративной квартиры превратили в постоялый двор, то уходите, куда хотите, я больше никого не принимаю. Потому что на Катю он не надеется, и она нас засыплет всех (так и получилось — ред.). Тогда я, Алексей и Акоп секретно договорились, что Веру надо отправить в Тамак, сказать, что я ухожу в Ичкинский район, а Аметов вторично придёт не ранее, чем через месяц. 28 ноября мы проводили Аметова, с ним я передал Ямпольскому отчёт о проделанной работе и отдельное письмо. В этом письме я написал протест и недовольствие против Веры. Кроме этого я просил прислать мне взрывчатых веществ, тола или мин для диверсии, и если можно, чтобы заслали сюда рацию, а радисты были у Пети (Бижича) — моряки военнопленные. Через некоторое время я встретился с Петей, он мне сообщил, что наладил радиоприёмник, а также имеется уже оружие — 7 винтовок, 2 автомата и 20 гранат, но очень мало патронов. Кроме того Петя мне сообщил, что «обрабатывает» старосту в д. Бейслехем с тем, чтобы подготовить там мне квартиру. Готовые листовки для распространения в Сейтлерском районе он мне передал через Дору (Донцову).

 

3. КТО ЕСТЬ КТО

Через неделю, 20 ноября, Вера пришла ко мне из Тамака, рассказала, что поссорилась с Катей и сказала той, что якобы уходит в лес, чтобы порвать с ней всякую связь. Вера через два дня должна уйти в Емельяновку и там жить у дяди Коли. Я одобрил этот разрыв и порекомендовал Вере всех своих друзей на Крестах (хутор за Изобильным), в деревне Шибань (Лужки), Макут (Луговое) Колайского района взять под своё руководство. Она согласилась. Я дал листовки Вере и отправил её в Емельяновку. Раньше, ещё когда Вера легально работала в совхозе Тамак, она пришла ко мне и рассказала, что в совхозе работают на принудительных работах 6 Новогригорьевских болгар. Они рассказали ей, что бывший их председатель, коммунист Литвинов Иван Акимович попал в жандармерию. Следователь при полиции некий Денека допрашивал его, потом посадил его в свою автомашину, якобы для отправки в Карасубазар в гестапо. Но отправил его в какой-то совхоз за Симферополем и там устроил на работу. Они его после этого якобы видели и подали групповое заявление на Литвинова, описали, кто он такой. Это заявление попало опять же к этому Денеки для расследования. И он их арестовал и дал по 6 месяцев принудительных работ за ложные показания. Меня заинтересовал этот факт и сам этот Денека. Я вызвал Арама Томасовича, рассказал ему этот факт и дал задание: любыми способами сблизиться с этим Денекой и прощупать его.

Арам Томасович вскорости устроил у себя небольшой вечер, набрал водки, пригласил своего бухгалтера, полицейских, бригадиров, в том числе и Акопа, поскольку тот был бригадиром огородной бригады, и пригласил Дейнеку. В это время как раз пришёл из лагеря военнопленных в Ново-Ивановку к своей семье Колесников Василий Егорович, коммунист с 1930 года, ранее работал при раскулачивании председателем Ново-Ивановского сельского совета, потом бригадиром колхоза в этой же деревне, потом председателем колхоза «Красный Крым» в д. Сеткень (Буревестник), а в последнее время секретарём парторганизации колхоза имени Фрунзе в д. Ново-Ивановке.

На вечер к А. Томасовичу Дейнека приехал. Выпили они там здорово, Арам Томасович всё время его вызывал на откровенность, потихоньку ему высказывал намёком своё мнение насчёт войны, немецких порядков и т.д. Но Дейнека с ним соглашался, поддакивал и отвечал очень сдержанно. А. Т. не удалось его вызвать на более подходящую откровенность и более засомневался с ним говорить. Тогда он предложил ему другое. Что меня, мол, попросили люди помочь, из лагеря военнопленных пришёл один парень, чтоб не забрали опять в лагерь, чтоб он работал в общине. И сказал откровенно, что он бывший коммунист, но хороший парень, плохого при Советской власти не делал. Я за него ручаюсь. Денека согласился, сказав, что завтра приезжай с ним ко мне и всё сделаем.

На следующий день Арам Томасович поехал к нему с Колесниковым, он всё сделал, пришёл с ним к коменданту, приписал его и выдал справку как военнопленному. В январе 1943 года Колесникова забрали на оборонную работу в Керчь. Он жил дома и работал в общине 3 или 4 месяца. Кулаки Ново-Ивановки, которых Колесников раскулачивал, были возмущены, что коммунист работает и его не трогают. Но Арам Томасович взял их так в руки, что они боялись пикнуть, он им пригрозил, что, если они не будут работать, а собирать склоки и срывать работу в общине — он их под расстрел отдаст.

Но в январе месяце Дейнека исчез. Когда я стал наводить справки через своих людей, где он, то якобы полицейский А. по секрету сказал, что Дейнека заготовил себе нужные документы, взял несколько пропусков и уехал неизвестно куда. А этот полицейский А. имел очень хорошие отзывы у населения. Он всегда по секрету кой-кому передавал, что делается в полиции и жандармерии.

Вера, когда получила от меня листовки и ушла в Емельяновку, проделала такую работу: распространила листовки по Емельяновке и ушла в Тамак. Но уже Кати не оказалось, и она остановилась не у Харьковой, где у неё обычно была конспиративная квартира, а у парикмахера Стрельникова. Она дала задание ребятам, ночью они взяли и наклеили листовки на дверях у полицейского и на артезианском колодце, где все жители Тамака брали воду. Наутро поднялся большой шум, вечером сделали облаву по всем квартирам. Но Вера до облавы успела уйти в Емельяновку к Ефанову, дяде Коле. Катя (Гопаева) по листовкам узнала, что там была Вера, и открыто распространила слух, что это Верина работа, т.е. пошла на открытое предательство.

Директор совхоза Тамак заявил, что надо проверить всю Емельяновку, ибо она далеко не ушла. Тогда Вера опять пришла ко мне и заявила, что жить в Емельяновке ей больше нельзя. Тогда я порекомендовал ей пойти в колхоз имени 17 партсъезда (Кирсановка) к Слипченко Елене. Я через людей уже знал о её поведении, она была кандидатом в члены партии, передовая звеньевая, муж её в Красной армии. Слипченко Веру знала и в её преданности я не сомневался. Вера пошла туда и вскоре возвратилась, сказала, что Слипченко и её семья очень преданные, но жить ей там нельзя: семья большая, живут очень плохо, квартира неподходящая, чтобы скрываться, а Желябов (бывший председатель колхоза — ред.), если увидит, знает её, и может выдать… Я тогда направил её в д. Карпе к Гаркавенковым родителям (их сын партизанил в горах — ред.). Если там не устроится, то пусть пойдёт в д. Сеткень (Буревестник) к Старовойтенко Севостьяну. Я знал, что Старовойтенко — коммунист, сын — комсомолец. Учительница Харькова из совхоза Тамак ему родственница, с Тамака возила ему газеты и листовки.

Вера… пошла в Сеткень, там она переночевала у Старовойтенко, познакомилась с ним и его сыном-комсомольцем, познакомилась с бригадиром, они ей обещали подготовить квартиру. Они были рады встрече, хотели связаться с какой-то организацией и выполнять её задания. И даже имели намерение послать одного человека в лес, чтобы связаться с партизанами. Они в курсе всех действий Зуйского партизанского отряда (Сейтлерский отряд уже вошёл в его состав — ред.), знают, кто оказался предателем, кто ушёл из партизанского отряда. Оказывается, Чуприн имеет родственников в деревне Барабановка (в Зуйском лесу — ред.), несколько раз в Барабановку ездил, и от своих родственников узнал всё про партизан. Итак, мы заимели ещё одну группу хороших ребят.

Старовойтенко рассказал Вере про Желябова. Он сидел в полиции полтора месяца, его забрали как коммуниста. С ним в одной камере сидел Манов Миша, который был у нас в отряде и остался в Куру-Узени (Солнечногорское). Оказывается, он пришёл домой и его арестовали. Манов знал, что Желябов коммунист и был знатным председателем, поделился с ним за себя и про нас рассказал, что мы погибли. Желябов передал всё это жандармам, Манова на другой день перевели в одиночку, допрашивали, крепко избивали, потом отправили в Карасубазар (Белогорск), и больше о нём ничего слышно не было. Но Манов успел передать ребятам, чтоб опасались Желябова, он — шпион…

Я с Верой договорился и дал задание, что она 28 ноября пойдёт в с-з Тамак и организует там ребят, чтобы на тихую убрали на тот свет Катю (Гопаеву), ибо оставлять её дальше нельзя, я чувствовал, что она нам провалит всё дело, раз начала открытое предательство. Вера согласилась с большой неохотой…

Как раз под 28 ноября пришли ко мне из леса Алексей (Аметов) и Сулимов вторично. То, что я просил насчёт взрывчатых веществ и одежды, почти ничего не принесли — только две пары белья и 2 нагана. Принесли мне письмо от Петра Романовича (Ямпольского, командира Северного соединения крымских партизан — ред.), в котором даны кое-какие задания. А также прислали привет и благодарность Араму Томасовичу, Акопу, Марусе, Серёже, они были довольны и очень рады. Но Вере абсолютно ничего не передали, она крепко обиделась и расплакалась… Алексей мне по секрету сказа, что Пётр Романович приказал мне, чтобы я немедленно сменил квартиру, скрылся от Веры, порвал с ней всякую связь, чтобы она не знала, где я нахожусь… Я был недоволен необдуманностью моего начальства. Гораздо легче было отозвать её с Аметовым в лес. Поэтому у меня был один выход: уйти в лес на время, а потом вернуться и сменить квартиру. Но самоправно я этого не мог сделать.

 

4. В ЕМЕЛЬЯНОВСКОМ ПОДПОЛЬЕ. УХОД В ЛЕС

На следующий день Вера ушла в Тамак выполнять задание насчёт Кати, и я ей сказал, чтобы переговорила с Чернухиным (Чернухой — ред.) Костей насчёт квартиры для меня. Костю я знал с 1927 года, мы вместе работали в совхозе Тамак и были хорошие друзья. Я также знал его отца, это старый партизан, революционер, преданный Советской власти. Старший брат Кости уже 15 лет служил на флоте в Севастополе, а меньший брат — шофёр, ушёл со мной в Красную армию и неизвестно, где. Поэтому я очень надеялся на Костю и впоследствии не ошибся.

8 января 1943 года я и Вера ушли в Емельяновку к Косте. Пришли туда в 4 утра, Костя уже нас поджидал с нетерпением. Старики тоже встретили меня очень тепло, поселили в отдельную комнату, куда никто никогда не заглядывал. В этой комнате я имел возможность, ходить, сидеть, читать. Веру они поселили к своей родной сестре Ламановой Дусе. Костя мне рассказал подробно о своей работе. Он имеет группу в Емельяновке, куда входят: Таригин, (неразборчиво…), Фенько Антон, Ефанов Николай, Данченко Федя, Дёмин Гриша, его сестра, а Дёмина жена- учительница (неразборчиво…) и ряд других. Кроме того он имеет связь с Дмитровкой, с дер. Михайловкой Ичкинского (Советского) района, с дер. (неразборчиво…), с д. Спартак Колайского района. И везде у него есть хорошие ребята, готовые выполнять любые задания. Я лично познакомился с Дёминым Гришей, с его обеими сёстрами, с Фенько Антоном, с Данченко Федей, а с другими старик Чернухин мне знакомиться не разрешил.

10 марта 1943 г. Вера ушла в разведку в Ичкинский район. Пришла и рассказала, что руководителем группы остались по Аблешу, Сарону (Тарасовка) и зерносовхозу — Франковский, по Ичкам и Саурчи руководить молодёжью остался Коля Бижич, по дер. Керлеут, Некрасовка, Джепарт Юрт — Никонов Федя. Я упустил: Вера мое задание насчёт того, чтобы убрать Катю не выполнила, пришла и заявила мне, что она этого сделать не может, ей Катю жалко, ведь она 9 месяцев была у партизан, страдала. Просто дура, погорячилась, одумается и никакого вреда нам не сделает. Недавно, в конце января, около деревни Карловки в кустах поймали двоих партизан. Примерно в это время арестовали в деревне Ново-Чембай (Коренное) Рогова Миши родных. (М. С. Рогов — один из лучших партизанских разведчиков, награждён Орденом «Красного знамени» — ред.) Я определил, что это был арестован Рогов Миша, наверное, его посылали ко мне на связь. Поэтому мы решили уйти на связь в лес 28 марта. Перед уходом я пожелал познакомиться с Никоновым Федей и оставить задание по Ичкинской группе, кроме того я написал задание Фатееву Кузьме (из Карпе, ныне Цветущее — ред.), Косте Чернухе, и передал через мать.

В тот же вечер мы ушли, по дороге в лес имели много приключений. За первую ночь мы успели только минуть Ново-Царицыно (Садовое), как уже стало развидняться. Я решил, поскольку некуда было спрятаться, зайти к двоюродному брату Васильеву Антону Сергеевичу, который живёт на хуторе за Ново-Царицыном. Мы подошли к дому, Веру я оставил в дикорастущих кустах, скинул вещмешок, положил пистолет в карман и пошёл к нему во двор. Я постучал в окно, брат отозвался, вышел во двор и сперва меня не узнал. А когда узнал — чуть в обморок не упал с перепугу. «Уходи скорей, у меня на постое 6 немцев в другой комнате», — прошептал он и сам скорей тикать в дом. Я его остановил и сказал, если немцы меня увидят и спросят, кто приезжал скажи, что человек приезжал на мельницу и спрашивал, будет ли она работать сегодня. Я вышел во двор к Вере, но идти по степи нельзя — догадаются. Я решил пойти по дороге Сейтлер - Карасубазар, на наше счастье, никто по ней не шёл и не ехал. Мы прошли по дороге километра два и свернули к Чотинской мельнице (Жемчужина). Отошли метров 200-300 от дороги, как раз показалась канава с кустарником и кураями. Мы осмотрелись, нигде никого нет и залегли на днёвку в этом кустарнике. К вечеру стал накрапывать мелкий дождь, ночь была тёмная, всё время шёл дождь. Я взял направление по компасу немного юго-западней. Тайган должен нам остаться далеко влево. Идти было грязно и тяжело. Я стал слабеть и выбиваться из сил, поскольку был очень худ и слаб, поэтому решили сделать два часа привал и уснуть.

Через час проснулись и пошли, компас мой перестал работать, и не было видно даже звёзд. Нам казалось, что мы правильно идём на юг. Вдруг — шоссейная дорога. Когда перешли — показалась деревня, отдельно стоит домик. Я решил проверить, что за домик, оказалось, это татарская мечеть. Тогда и понял, что мы всё время кружили и пришли в деревню — всего в 5 километрах от днёвки. Уже светало. Мы решили пойти к реке, напиться, набрать воды и устроиться на днёвку. Когда напились и осмотрелись, то оказалось что идти обратно в Чоттинский сад, — это 3 километра возвращаться обратно. Пока не развиднеется — не успеем пройти и километра от деревни. На восток — голая степь и молодой сад, прятаться негде. Но метрах в 50 от него возле лесополоски нанесло курай, мы залезли в него и стали дневать И тут с мажарой (один из видов телеги — ред.) и железной бороной приезжают один пожилой и два парня, чтобы забрать курай. Они начали стягивать его как раз возле нас. Но! Мы подумали, что уже попались, когда на наше счастье пустился сильный дождь. Люди бросили в мажару собранный курай и ускакали. Так дождь нас спас, но мы целый день лежали мокрые и мёрзли.

Вечером встали и пошли шоссейной дорогой к Тайгану, Тайган обошли правой стороной. Мы остались на днёвку в развалинах Старого Джавлуша. Часов в 10 утра слышим — румынская песня. Вижу, идёт один румын по дороге без винтовки и поёт песни. Мы решили задержать этого румына, допросить, а вечером шлепнуть. Когда посмотрел в другую сторону, стоит пастух, подогнал коров к развалинам и пасёт. Мы решили румына не трогать. А пастух прошёл всего лишь в метре от нас по другую сторону стены. Остальные двое суток прошли более-менее благополучно. Ночью мы перешли шоссейную дорогу за Карасубазаром, оказались недалеко от Александровки. Рассвет застал нас на горе, на северной стороне, недалеко от д. Баксан (опорного пункта немцев и коллаборационистов — ред.). Место чистое, кустарника нет, спрятаться негде. Мы решили на севере от Баксана спуститься в балку и обойти его с левой стороны. Было уже совсем видно, мы устали до невозможности. Смотрю — метров 200 впереди нас нам наперерез два татарина ведут корову и спускаются в балку. Татары посмотрели на нас и быстро пошли в балку, мы тоже спустились к речушке, где проходила дорога и пошли по направлению к лесу. Но дальше идти было рискованно, мы поднялись на горку, нашли кустарники между скалами и залегли на днёвку. День прошёл благополучно, но к вечеру пошёл сильный снег, а было уже 4 апреля. Затемно мы дошли до леса, лес густой, мелкий дубняк, идти трудно и почти невозможно. Кое-как мы промучились, пролезли километра три по этому кустарнику, решили ждать до утра, а когда развиднеется, то можно идти по лесу и днём. Утром вышли на гору (на Караби-яйлу — ред.) и заметили географическую вышку возле д. Казанлы (небольшое село на Караби). Прошли мимо Казанлов по опушке леса и направились по направлению к нашему большому аэродрому. И вдруг с горки заметили две группы румын и татар человек по 30, которые вышли из кошар и тоже идут по направлению к аэродрому. Они нас тоже заметили и остановились. Мы решили обмануть их, сделав вид, что вернулись обратно. А на самом деле спустились в глубокую балку и пошли к Суату, надеясь пересечь его и уйти в Кипчакский лес. Но они очевидно поняли наш манёвр, вернулись обратно и пошли нам наперерез. Тогда мы решили пройти по откосу горы, потом по опушке леса в направлении кошары. То есть хотели пройти у них под носом. Но, не доходя до кошары, наткнулись на немецкого часового, который был от нас в метрах 20-ти. Но благодаря тому, что мы шли очень тихо, часовой смотрел в сторону аэродрома и нас не заметил. Мы тихонько вернулись обратно, сели за скалами и стали наблюдать за теми группами, которые шли нам наперерез. Они вышли на противоположную горку, рассыпались в цепь и стали спускаться в балку. Нам хорошо была видна вся их цепь и мы решили по откосу тоже спуститься в балку — обойти их с левого фланга. Так и сделали. Мы решили здесь пересидеть до темноты, а когда стемнеет — тихонько улизнуть. Было 12 часов дня, под нами снег, ноги и одежда мокрые. Мы начали сильно замерзать. Чувствую, что до вечера не выдержим. А румыны и татары в балке остановились на отдых, начали разводить костры и готовить обед. Мы решили тихонько, ползком по откосу горы двигаться к Баксану, хотя бы километр, а потом повернуть строго на юг, потом спуститься к Суату (к партизанской речке — ред.). Так и пошли, всё дело обошлось благополучно.

К ночи мы почти дошли до Яман-Таша. В лесу был сплошной и глубокий снег. Нигде никого не слышно и нет никаких следов. На снегу мы переночевали и пошли искать свой отряд. Наконец, к вечеру, набрели на недавний людской след, пришлось ещё одна ночь переночевать самим. На другой день в Соловьёвском лесу случайно нашли свой отряд. Это было 7 апреля 1943 года.

В отряде нас встретили, как с того света. Считали, что мы уже погибли, поскольку поймали Сулимова, а он выдал Аметова. А поскольку Сулимов знает мою квартиру, значит, выдал и нас. Я был слаб и худой, одни кости, то оставили нас на питание при штабе. Но в то время сброски (контейнеров на парашютах) не было, продуктов не было, все голодали, в том числе и мы. В этом лесу стали нас гонять немцы, был налёт 6 самолетов, однажды обстрелял то место, где мы в балке ночевали. Примерно 10 апреля нам сбросили 7 парашютов, 12-й отряд ушёл на Среднюю, голодали жутко, два раза принимали бой. Сброски не было, наконец, 10 мая нам сбросили 7 парашютов. И 12 мая отряд опять ушёл на высоту 1025. Ямпольский, Кураков и Луговой (партизанское руководство — ред.) предложили мне и Вере написать отчет… Прочитав мой отчёт, Пётр Романович заявил, что мы сделали больше, чем могли, и ещё раз сказал, что мы представлены к правительственной награде.

 

5. ВОЗВРАЩЕНИЕ. СОЗДАНИЕ ПОДПОЛЬНОГО РАЙКОМА ПАРТИИ

Дней через 10 Ямпольский нас вызвал и сказал, что полётов скоро не будет (чтобы нас вывезти на Большую землю), поэтому вам нужно опять идти туда (в Сейтлерский район) и продолжать работать. Мы потребовали, чтобы нас снабдили нужными фиктивными документами и чтобы нас поприличнее одели, поскольку мы были абсолютно оборванными. Он сказал, что дали специальную телеграмму на Большую землю и скоро сбросят одежду, документы и литературу. Я отдельно по секрету поговорил с Ямпольским насчёт Веры, о её методах работы, и попросил, чтобы нам поручили, чтобы мы работали каждый отдельно. Он со мной согласился и предложил ей идти в Симферополь. Она не захотела, предложил идти в другое место, она тоже отказалась и заявила, что пойдет туда, где начинала работу и пойдет доводить эту работу до конца. Она по-своему, конечно, была права. Тогда он заявил, что она пойдет раньше меня, а я буду ждать сброски документов, денег, одежды и литературы и принесу ей всё. Вера согласилась и осталась ждать, пока её снабдят продуктами на дорогу. Но поскольку в то время сброски не было, её уход был отложен. Массовая сброска продуктов началась с 12 мая и мы начали готовиться к отходу.

Но как ни странно, из 60 парашютов нам не сбросили ни одежду, ни документы. 15 мая (1943 г.) меня вызвал Ямпольский и заявил, что он согласовал с тов. Булатовым (секретарём Крымского обкома партии), что решили создать подпольный партийный комитет, а меня назначили секретарём, Веру — членом бюро, а ещё одного члена бюро мы должны были подобрать на месте. Рассказал нам наши функции и задачи, мы пойдём вместе, чтоб собирались на 17 число. Я в душе не хотел, чтобы Вера со мной шла, мне не нравилась её заносчивость, болтливость, неосторожность и чересчур большая доверчивость к каждому человеку, у неё был даже эгоизм. Я об этом сказал Петру Романовичу и попросил, чтобы он ещё раз с ней побеседовал, думал, что она поймёт, почувствует партийную ответственность и начнёт работать по-другому.

В качестве связных по нашему выбору дали нам Саковича Сашу (по документам — Яков) и Плетнёва Колю (лучших разведчиков соединения — ред.). Мы собрались и 17 мая ушли вчетвером без копейки денег, без документов, в старой оборванной одежде и почти босые. Было обидно за такое бесчувственное и невнимательное отношение к нам со стороны высшего начальства с Большой земли. Но только сознание того, что мы должны выполнять свой долг перед Родиной заставило нас плюнуть на бесчувственных людей, которые даже мало имеют представление, в каких условиях мы там работаем. Мы ушли. Дорога была у нас без приключений, дошли благополучно.

22 мая 1943 года на рассвете мы напротив Желябовки перешли железную дорогу и подошли к Акопову дому. Я с ребятами остался около речки в кустах, а Веру послал в разведку. Она подошла к двери, стала стучать, звать Серёжу или Марусю, но никто не отвечал. Тогда она стала стучать более настойчиво, отозвался незнакомый мужской голос, что они здесь уже не живут. Вера узнала голос Лиона, зятя Эзварта, назвала его по имени. Он узнал Веру, испугался, а когда оправился от испуга, наскоро объяснил, что всех арестовали ещё 2 мая, а за домом следят. Вера попросила его, чтобы он пошёл с ней к нам и коротко рассказал, что случилось. Он скоренько оделся и пришёл с Верой к нам. В нескольких словах он рассказал нам про арест, сказал чтобы мы прятались в посевах, а вечером он принесёт нам воды и покушать, а также сообщит Феде Никонову, чтобы он пришёл в условленное место.

Арест Акопа, Маруси, Серёжи, матери, Эзварта и Арама Томасовича — меня, как гром, поразил. Я долго не мог прийти в себя. Вера высказала своё мнение, что нам здесь оставаться нельзя, пусть ребята нас снабдят продуктами на дорогу и надо немедленно уходить обратно в лес. Жалость к родным, жажда мести душили меня и я твердо заявил, что я остаюсь и отомщу им за всё. У меня даже мелькнула мысль: пойти ночью в дом Кати (Гопаевой) и гранатой разворотить всё её гнездо, но вспомнил, что передо мной стоит другая задача, которую я должен выполнить. Кроме этого такой шаг мог погубить оставшихся не арестованными сестрёнку Надю и старшего брата Тимофея. Я решил пока отказаться от возмездия, но мстить буду при каждом удобном случае. Вера со мной всё же не согласилась, чтобы оставаться, решила отложить окончательное решение до вечера.

Когда стемнело, в условленное место пришли Арсен с Лионом, принесли нам воды и кушать. Пришли из Керлеута Федя Никонов и комсомолец Ваня Черненко. Арсен подробно рассказал про арест: 2 мая приехала жандармерия и с ними Катя, сделали у Акопа и Эзварта обыск. Катя активно принимала участие в обыске, ничего такого не нашли. Но Катя нашла детское платье, которое Вера пошила из куска материи, оставшегося после того, как Вера пошила себе. Эта гадюка забрала его себе, говоря, что оно из Вериного материала. И эта же гадюка забрала плётку, которую я сплел в подарок Серёже. А мою работу она знала, потому что будучи в Сейтлерском партизанском отряде я сплёл такую же. Допрашивали, где Вера. Все сказали, что она была ещё в декабре 1942 года, шла в Ново-Царицыно, зашла, переночевала, и больше никогда не заходила. Угрожали детям, чтобы сказали, была ли у них тётя Вера, но с перепугу они не могли ничего сказать. В тот же день всех увезли, оставили на произвол судьбы троих детей. Про аресты в совхозе Тамак и Емельяновке Арсен ничего не знал. Наших арестованных недели две держали в Сейтлере, допрашивали, но ничего не добились и отправили в Симферополь в гестапо.

Я поставил перед ребятами вопрос прямо: как бы там ни было — надо оставаться здесь и выполнять данные нам задания. Договорились, что я и Вера пока остановимся у Феди (Никонова), а Сашу Саковича и Колю Плетнёва дня два-три берёт к себе Ваня Черненко, пока они отдохнут. Мы с собой принесли много газет и листовок, а также сводку Информбюро. Веру, как члена бюро, я решил отправить в Ичкинский район, чтобы всю группу взяла под своё руководство. Через три дня я собрал кое-какие разведданные, описал случившиеся провалы, снабдил ребят продуктами и отправил обратно в лес. А я остался работать в Сейтлерском районе. Я познакомился с Ваней Никоновым (братом Феди), с Ваней Черненко, с Колей Жиленко, коммунист, работает при общине агротехником, с Сикиновым Николаем из Некрасовки, узнал, что есть в организации активная женщина Осипенко Лена и её дочь Зина. Принесённые газеты и листовки пошли в ход.

Дней через 10 после нашего прихода я сидел у Феди Никонова и наблюдал, что делается на улице. Когда смотрю — в деревню на подводе едут 4 немецких жандарма во главе с офицером. Ехали из Сейтлера, я подумал, что будет обыск, и скоренько, на всякий случай приготовился в поход на горище. Стал наблюдать, и тут подвода останавливается у Фединого дома и жандармы идут во двор. Я охнул, думал, попался, прятаться и уходить мне некуда. Я решил сражаться с ними до последнего и живым в руки не даваться. Приготовил пистолет, занял удобное место за грубой и стал ждать. Через 10 минут услышал немецкий разговор в сарае, ну, думаю, сейчас будут подниматься по лестнице и залезут на горище. Жду, не знаю, сколько прошло времени, от сильного напряжения нервов у меня стало в глазах темнеть. Все тихо. Я осторожно посмотрел в окно, вижу; они садятся на подводу и поехали по деревне к старосте. Оказывается, Федя и Шура ушли на работу, а старуха и старик, когда увидели что жандармы заехали в деревню, закрыли на замок дом, а сами ушли на огород — цапать кукурузу. Немцы зашли во двор, посмотрели, что дом на замке, заглянули в сарай и поехали к старосте. Старуха сейчас же пришла ко мне, бледная, трусится, и просит, чтобы я сейчас же уходил, потому что они сейчас приедут со старостой и будут делать обыск. Я взял мешок на плечи и пошёл по дороге на Бурнаш, зашёл в защиту, потом залёг в пшенице до вечера. Вечером в условленное место пришли Федя и Ваня Черненко и рассказали, что жандармы опять приходили во двор, придирались, почему на дверях нет списка состава семьи. Приказали, чтобы на дверях завтра был такой список. И уехали…

Я подумал, что они приезжали и заглянули во двор совсем не за этим, а нюхают что-то другое, поэтому решил не идти обратно, а попросил подыскать другую квартиру. Я прожил ещё два дня в пшенице, а на третий вечер пришли ребята и сказали, что договорились с Леной Осипенко, можно к ней идти, а её дочь Зина будет нас ждать. Мы пришли часов в 11 ночи. Познакомились, поговорили. Оказывается, Зина едет в Ислам-Терек (п. Кировское) дня на два к тёте. Я даю ей задание: отвезти туда газет и листовок. Приезжает и рассказывает, что листовки и газеты она положила в кошёлку на дно, сверху положила кой-какие продукты и посадила живую курицу. В поезде один немец пристал к ней и хотел забрать курицу. Но её выручил один доброволец, сказал, что она едёт к маме, а мама больная, и немец отстал. Не доезжая Ислам-Терека она увидела, что на дороге работают много мужчин и женщин. Зина вышла в тамбур и сбросила этим людям листовки и газеты. Они бросились собирать и читать. Но потом она сообразила, что совершила неосторожность, и боялась, что на станции могут обыскать вагон и пассажиров, если вдруг кто увидел и по телефону сообщил. Только поезд подошёл к станции — она соскочила и удрала. И остальные листовки распространила в Ислам-Тереке.

Потом я её послал на связь в Желябовку, дал ей задание разузнать у Марцовенко, сколько в Желябовке стоит немцев и какая часть, номер части и какой штаб, и в каком здании расположен. А также отдать ему газеты и листовки. Она пошла, узнала, где он живёт, зашла к нему якобы напиться воды, поговорила с ним, узнала его настроение. А потом прямо сказала, поскольку жена была на работе, а он дома один — без ноги, что ей нужно узнать. Он ей дал все сведения. Я был поражен её смелостью, но мужчин нельзя было посылать, так как немцы и полицейские встречали, проверяли документы и выясняли, почему не работаешь.

Через два дня я послал с листовками и газетами Осипенко Елену в Карпе (Цветущее) к Фатееву, в дер. Емельяновку к Косте Чернухе. Научил её, чтобы она спросила кожи на постолы, когда к ним зайдет, поскольку они не знали друг друга. Но, когда никого не будет, чтобы передала привет от меня и сказала, что я пришёл. На другой день к вечеру пришли ко мне Арсен и Леон, я с ними встретился за огородами. Рассказали, что их крепко преследует староста Заир Темиров и полицейский Полюшкин, хотят их отправить в лагерь для военнопленных. Попросили у меня, чтобы я им разрешил записаться в полицию — охранять железную дорогу, а они дают слово работать, как и работали, в нашу пользу. Я им разрешил, для нас это было бы неплохо. Но им не удалось это сделать — их не приняли

Через два дня ко мне приехал Коля Бижич, я с ним встретился у Вани Черненко. Он мне взволнованно рассказал, что был в Сейтлере у своих. Жандармерия делала обыск у моего брата Тимофея в Бешарани, у сестрёнки Нади, забрали мои фотографии, так что Сейтлерская и Ичкинская жандармерия знает, что мы пришли, но не знает, где мы. Рассказал, что Вера ведёт себя неосторожно, и может получиться такая история, какая уже была, то есть провал. Она без всякой утайки везде разъезжает на велосипеде, сама лично со всеми сообщается, все знают её, она всех знает, и почти все знают друг друга. Недавно в воскресенье там, где она находится, она устроила чуть ли не съезд, в тот день в одно и то же время к ней съехались 10-12 человек. Что многие из Ичкинской группы знают, что я нахожусь в Керлеуте, так как она говорит, что у неё есть старший товарищ в Керлеуте. Коля меня попросил, чтобы я с ней порвал связь. Я был возмущён её поведением, написал ей записку, чтобы Вера немедленно приехала ко мне. 15 июня она ко мне приехала, но не сама, а с этим полицейским Михаилом, у которого она живёт. Оказывается, её ребята устроили неплохо, достали ей немецкое удостоверение с биржи труда, то есть достали бланк с немецкой печатью. Поселили её на 4-м отделении зерносовхоза у полицейского, тот представил её как подругу своей сестры, приехавшую из Симферополя, где они вместе учились. Я был недоволен, что она приехала с полицейским, но делать было нечего, пришлось с ним знакомиться. Наедине со мной она рассказала, что развернула там неплохую работу, заимели радиоприемник. Договорились с медврачом, что она будет давать молодым девушкам и ребятам такие лекарства, которые будут возбуждать на теле язвы, а потом давать им освобождение от строительства укреплений в Керчи. Договорились с ветврачом, что он будет делать такие прививки скоту, который забирали для немецкой армии, что он будет подыхать через несколько дней. Достали мышьяку и собирались отравить водопой, в котором румыны поили своих лошадей. Она мне заявила, что в том, что её ищут, ничего страшного нет, что она иначе работать не может.

Через 3 дня в деревню приехали опять 4 жандарма, об этом мне сообщила Елена. Я предложил ей, чтобы она наблюдала за ними. Они поехали к старосте, посовещались, разбились на 2 группы и пошли на выбор по некоторым дворам. Двое зашли во двор напротив нашего дома, потом в другой. Вышли оттуда и пошли прямо к нам. Деваться было мне некуда, я с горища спустился в сарай, там было немного соломы, я зарылся в солому. Они пришли в комнату, проверили на дверях список живущих, заглянули в кладовую и пошли к соседу, живущем в этом доме под одной крышей, а по пути заглянули в сарай, где я сидел в соломе… и пошли дальше. Через час Елена мне сообщила, что они остались в деревне ночевать. Я подумал, что ночью может быть повторная проверка, поэтому я ночью ушёл в степь, в пшеницу. На другой вечер, когда стемнело, пришёл в условленное место, жду до 12 часов, до часу ночи, до трёх. Я же не мог, днём жара, я без воды горю. Я решил искать воду, но в деревню идти опасно, может там что-то случилось с моими друзьями. Я решил пойти в Бурнаш к речке. Напился, набрал воды в флягу, пошёл обратно на условленное место, но их там не оказалось. Я пошёл опять в пшеницу и залёг на дневку. После отдыха я понял, что у меня нет другого выхода, как пойти в деревню и узнать, что случилось. Сейчас же перемаскировался в колхозника, перевязал платочком щеку, чтобы закрыть шрам, взял с собой пистолет, сам себе написал справку от немецкого старосты, взял под руку свитер и пошёл в деревню под видом менять вещи на хлеб. Зашёл я в дом, который стоит через дорогу от Вани Черненко к кладовщику общины. Я предложил ему поменять свитер на кукурузу. Покупать что-либо он отказался. Я закурил с ним и стал расспрашивать, как живут в общине. Он мне стал жаловаться, что в деревне ночевали жандармы, утром по указке старосты нашли мешок пшеницы у одного, потом и у него забрали и уехали. Это мне и нужно было. На моё счастье пошёл сильный дождь. Я тогда зашёл прямо к Ване Черненко, его мать Нюра меня сразу узнала. Нюра мне рассказала, что Ваня и Зина ходили и не нашли меня, и все беспокоились, что меня поймали. Вечером пришли ко мне почти все мои друзья…

19 июня пришли ко мне связные Саша Сакович и Коля Плетнёв, принесли много газет и листовок. По присланному мне новому заданию нужно было узнать о дислокации войск (в Сейтлерском и Ичкинском районах — ред.) и обратной почтой сообщить. Нужно было срочно послать людей в Желябовку, Сейтлер, Емельяновку и другие места. Это пройдёт два дня, значит, ребята должны здесь ждать. Шура и Нюра пошли в Ички и к вечеру возвратились, сообщили мне, что арестовали всю организацию — около 38 человек. Пакет у Вани (Черненко) был привязан платочком на ноге под брюками. Когда его вызвали на допрос, он успел бросить пакет в кадушку с водой, которая стояла в углу для питья. За ним строго не смотрели и не обыскивали, так как он признался, что ушёл из Керчи и хотел устроиться на работу в зерносовхоз, поскольку у него дома мать больная и старая бабушка. Его к этой группе не приобщили. Но когда он шёл обратно с допроса, подошёл к кадушке воды напиться и незаметно забрать пакет обратно. Потом он этот пакет передал через знакомого полицейского Нюре, и она принесла его мне в полной сохранности, прошитый нитками (подчеркнуто двойной линией! — ред.).

Я проанализировал причины произведённых арестов и пришёл к выводу, что в Вериной группе был провокатор, но кто он — я не мог разгадать. А поскольку Вера так просто себя вела, то он узнал всё и всех. Он также знал, что к Вере скоро придут связные, в том числе и я, поскольку Вера болтала об этом языком. Этим она хотела показать, какой она работник и этим поднять свой авторитет в глазах ребят. Жандармы ждали нашего прихода и хотели накрыть нас всех. Но их дело не вышло, меня и связных им не удалось взять. Это ещё подтверждалось тем, что дней через 10 арестовали Ваню Черненко (поскольку его сначала на третий день выпустили). Федя Никонов уже не стал скрываться, пошёл к старосте и тот ему разрешил работать в общине. Арсена и Леона, т.е. тех, кто нас встречал, когда мы пришли, об этом, очевидно, тоже Вера разболтала своим ребятам ещё до ареста.

Я прожил в степи в пшенице 7 дней, ежедневно встречался со своими ребятами, и они мне рассказывали новости дня. Я узнал, что арестованных отправили в Симферополь, на этом аресты прекратились. Но в Керлеуте мне находиться уже нельзя было, так как они (жандармы) могли здесь сделать ловушку. В лес я уходить не хотел, меня интересовало, чем это дело кончится. И как раз началась уборочная страда, и нам нужно было поработать. Я поставил цель, чтобы на уборке везде стояли наши люди, зав. током, чтобы затягивали уборку и не показывали фактический урожай и расхищали его как можно больше, чтобы часто ломался трактор и долго ремонтировался. Ребята за это дело взялись с жаром. Один раз как бы случайно женщина уронила вилы в барабан, потом как бы случайно в комбайн попал большой осколок от снаряда…

Я вызвал к себе Елену и послал к Фатееву Кузьме, что нам деваться некуда, что необходимо прийти к нему, чтобы он подыскал квартиру. 29 июня я пошёл к нему, а Елене сказал, чтобы никому не говорила, куда я пошёл. А ребятам сообщила, что я пошёл в Аликечь (Охотское), связь будет через неё.

Я нашёл Кузьму и пробыл у него день, но комната у него одна и туда ходят соседки. Поэтому на другой день он отправил меня в сарайчик к брату, тоже в Карпе (Цветущее). Но поскольку там тоже было неудобно находиться (у него много детей), то днём Кузьма послал жену в Емельяновку, вызвал к себе в условленное место Федю Данченко и Михаила Самойлова. Самойлов согласился взять меня, но предупредил, что везде по квартирам стоят немцы. И у него в доме стоят два немца с подводой. Что я буду находиться в убежище в огороде, на винограднике. Там есть колодезь, сделано убежище, как было у Акопа, об этом убежище знает только сынишка 14 лет и его жена. Немцы к нему на огород почти никогда не ходят, ни днём, ни ночью. Кормить они меня будут гуртом — Федя (Данченко), он (Самойлов) и Дёмин Гриша. Я согласился и сказал, что пробуду у него не более месяца. Я дал им задание по уборочной кампании, как в Керлеуте. Грише Демину поручил совхоз Тамак (Изобильное) и Кресты. Ахтырку (часть Емельяновки) взял под своё руководство Данченко Федя. Поручил связаться с учителями, врачом, директором молокопункта в Емельяновке и через него с директором маслозавода в Сейтлере. И дал ему задание, чтобы он достал у врача отравляющих веществ и дал задание директору Сейтлерского маслозавода Жданову, чтобы он при отправке масла на фронт отравлял его. Федя эту задачу выполнил с честью. Жданов с большой радостью согласился это делать, поскольку его семью расстреляли немцы…

Самойлову Михаилу поручил Емельяновку. Посоветовал, что можно использовать в своей группе Шпака, Таригина, Лахина, Шевченко Григория, а он мне ответил, что с этими ребятами он давно работает, и подчиняется с ними Кузьме Фатееву. И дело у нас пошло прекрасно. Например, если при Советской власти каждая лобогрейка вырабатывала не менее 7 гектаров на косовице, то сейчас вырабатывает не более 4-х га. Начали молотить, т. Самойлов подобрал секретный амбар у одного частного человека, договорился с бригадиром, и каждый день 3-4 бестарки завозили зерно в этот амбар вместо общинного, а потом это зерно предполагали раздать своим людям и помочь семьям и жёнам, у которых мужья в Красной армии.

Елена (Осипенко) сообщила мне письмом, которое передала через Фатеева, что всё спокойно, дела идут. Вера, якобы, с жандармами приезжала на квартиру, где она жила в Зерносовхозе, забрала все свои вещи, и её увезли в Джанкой. Что Федя Никонов ухитрился через брата Ваню передать из тюрьмы записку, когда Ваня ему возил передачу, что дела его и Вани Черненко плохие. Однажды пришёл ко мне Гриша Дёмин и сообщил, что к нему пришел какой-то, якобы, лейтенант из лагеря военнопленных и попросил его, чтобы он нашёл человека, который мог бы его отправить в лес и рассказал, где там найти партизан. Гриша ему ответил, что такого человека он не знает, и где партизаны, он тоже не знает, но может показать ему, где Крымские горы и лес. Я ему сказал, что это правильно, чтобы он не шёл на это. Я подумал, что это шпионаж, нюхают или уже нанюхали мой след, но точно не знают, где я.

18 июля утром к Грише опять приходит этот тип, только в другой одежде, и говорит, мол, Стрельников из Тамака, который был арестован при первом аресте в мае месяце, парикмахер, с одним человеком сбежал из Симферопольской тюрьмы, домой идти в Тамак боится, а прячется где-то в саду. Он прислал его сказать, чтобы Гриша пошёл в Тамак к его жене, чтобы она приготовила продуктов ему на дорогу — он будет уходить в лес к партизанам. Гриша ему ответил, что ему некогда ходить в Тамак, а пусть он идёт к дяде Коле, а дядя Коля пойдёт и скажет. Потом подумал и сказал, пусть Стрельников вечером приходит к нему, я хочу видеть и поговорить с ним.

Этот тип ушёл. Гриша его не узнал, что это тот самый лейтенант, который приходил первый раз. Но его приметила его жена Паша и сказала ему. Гриша всё же не поверил, что это тот самый человек, написал мне записку и передаёт через Самойлова и просит, чтобы я сейчас же дал ответ. Я ему ответил, что не верю, а если это на самом деле, то пусть он побудет здесь с недельку, помогите ему продуктами, а тогда что-нибудь придумаем. Я имел в виду, что, если через неделю не будет связи, то сидеть в этой яме я больше не могу — я уйду в лес восстанавливать связь и заберу его с собой.

Мою записку Самойлов не успел передать, так как Гриша уехал в Сейтлер. На полпути Гришу догоняет легковая машина, в которой были два жандарма и этот тип (якобы лейтенант — ред.) — и арестовывают Гришу. Этот тип представляется Грише, что, мол, не узнаешь меня? Тот отвечает, я вас не знаю. Он говорит, а помнишь, я утром у вас был. Приезжает подводчик, с которым Гриша ехал и рассказал подробности ареста. Я понял, что этот сыщик идёт по моим следам.

Вечером я вызвал Федю Данченко, Кузьму Фатеева и Михаила Самойлова и объяснил суть этой провокации. Предупредил, чтобы они на этом уроке научились, и заявил, что я ухожу в лес 25 июля. Кузьме дал задание, чтобы подготовил из группы лагерных военнопленных одного хорошего товарища, смелого, надежного, чтобы согласился идти со мной в лес к партизанам. А также, чтобы в Керлеут сообщили Елене (Осипенко), пусть приготовит дополнительные разведданные. Кузьме поручил сжечь скирды сена, которые заготовили в Карпе (Цветущее) и скирды хлеба, которые они заскирдовали. Пожелал им успеха в их работе, и ушёл. Жалко было расставаться с такими ребятами, им тоже было жалко, они просили, чтобы их не забывали, чтобы я пришёл сам и принёс побольше листовок и газет, как те, которые принесли связные и которые они распространили на сенокосе, на цаповке, где работают много людей на огороде. Они разложили листовки ночью, а утром люди пришли на работу и читали их с удовольствием. А слух распространили, что их самолёт сбросил. А также просили, возможно, им будет плохо, немец начнет их забирать, как военнопленных, то они все, как один, пойдут в лес к партизанам. И чтобы у них был проводник, куда им идти. Я обещал всё сделать, но предупредил, что сам не приду, но кто-нибудь за меня придёт.

Пришли мы в Керлеут на рассвете, Елена уже в противотанковом рву нас ждала, принесла нам воды, продуктов, молока, яичек, масла. Принесла материал по разведданным, то, что я просил. Рассказала мне, что была в Бешарани (Семенное) и в Бурнаше (Уваровка), что моя сестрёнка Надя ездила в Симферополь к матери, Марии, Акопу и Серёже, возила им передачу. Они сидят в гестапо, их гоняют на работу, кормят очень плохо, и они такие худые и голодные, что еле ходят. Просили, чтобы им почаще привозили передачу, иначе они поумирают с голода. Но у Нади и Степана передавать им нечего, кроме сухарей. Но ребята керлеутские отвезли им мешок ячменя и ещё обещали отвезти, это специально для передачи арестованным. Я им за это был очень благодарен.

Я немного с ними побеседовал, дал им задания. Договорился с Еленой об условных знаках, если ещё я приду или кто другой. Вышли мы оттуда (из Керлеута) 27 июля 1943 года. Товарищ, который со мной пошёл, Шибанов Василий, родом из Карельской АССР, парень из кадровых частей Красной армии, молодой, смелый, хороший товарищ, по специальности радист. Дошли мы благополучно, пришли в лес 3 августа, и нашли свой отряд 4 августа. Меня встретили, как с того света, считали, что меня тоже арестовали. И связь в Сейтлерский район посылать тоже не думали. Тов. Ямпольского уже не было, со мной побеседовали т. Мустафаев и Колодяжный. Отнеслись ко мне очень холодно. Я почувствовал, что они недовольны мной и недовольны, что я остался жив. Об этом я подумал ещё тогда, когда вторично пришёл в район и узнал, что мать, мои родственники и все мои друзья арестованы. Я бы в то время не задумавшись отдал свою жизнь, если бы знал, что этим спасу жизни матери, сестры, Серёжи, Акопу и всем остальным друзьям. Но ведь моя жизнь их не спасёт. Мне было обидно и горько на душе, мне не хотелось жить, я не знал, куда мне деться, когда увидел по их отношению, что вся вина падает на меня, а, в сущности, я не виноват. Значит, все мои старания, работа, переживания пошли насмарку, получается, что я ничего не сделал полезного, а наоборот, сделал вред…

Меня прикрепили для питания в 4-й отряд, командир Мозговой. И стал я жить в отряде на правах беспризорного или вольноопределяющегося… Когда сообщили, что 16 августа 1943 года будет самолёт, чтобы принимали, тогда т. Мустафаев мне заявил, чтобы я собирался к полёту. Хотя нет разрешения Булатова (секретаря Крымского обкома ВКП (б) — ред.), но он берёт всю ответственность на себя. На Большой земле наше начальство меня приняло тоже не особенно приятно, с напускной любезностью. Выслушали меня, поругали, предъявили незаслуженное обвинение, словом, наплевали в душу, заставили написать письменный отчёт, и все отвернулись. Вот чем кончилась моя бесславная партизанская жизнь.

20 марта 1944 г.

Материал передается тов. Генову для использования по его усмотрению.